Ага, облизывает миску, если очень вкусно.
Орет, как у себя дома, и ходит по улице, как по степи; может встать буквой «зю» и не отойти в сторону, чтобы завязать шнурки; харкает на пол…
– Это уже перебор! Чего тебя понесло? Кто плюнул на тебя сверху и попал?…
– Дружище! Понаблюдай сам.
– Хотя, да. На трассе кросса плюют почти все. Бежишь последним, как за верблюдами, и хлюпаешь по чужим соплям. Может только два-три курсанта к краю отбегут, сморкнутся и дальше в строй встанут.
– И никто на это не обращает внимание. Нас никто повседневной этике не учит. Замечания мы не делаем друг другу? Представь князя или графа, ковыряющего в носу, как Барыга. Как-то их иначе воспитывали.
– Ну, да. Это из того житейского посыла, что «балерины тоже какают»… У нас в стране не учат элементарным вещам. Считается, что семья всё должна привить или школа. Только уроков я таких не помню…
– Ага. Давно дневальным туалет убирал? Кто там забывает смывать за собой и оставляет на очке газеты дерьмом вверх, не моет руки после… Не наши ли курсанты?
– Они.
– Когда люди перестанут обращать внимание на все эти элементарные вещи, мир изменится так, что в нем не захочешь жить. Например, все станут тыкать пальцем, когда что-то захотят показать соседу.
– Ладно тебе, это невозможно… Это наши утренние разговоры о пролетариате подвигли тебя на негатив.
– Поверь, пройдут годы, и все станут тогда указывать пальцем. И это станет общественной нормой, люди привыкнут.
– Только не я.
Сразу иммигрируй в Антарктиду! Или Антарктику!
Куда примут…
В казарме шло построение личного состава под руководством старшины. Две шеренги курсантов стояли, переминаясь с ноги на ногу, и было видно, что стоят они не пять минут, а гораздо больше. Обычное построение с вечерней проверкой длится быстро, а тут по какой-то причине оно затянулось. Оказалось, что Марка вычислили, как он покинул казарму без разрешения. А Таранов опоздал из увольнения на пять минут. С их появлением строй зароптал…
Курсант Дымский! Курсант Таранов! За опоздание в строй – наряд вне очереди! – голос старшины гремел под потолком привычным за последние годы тембром с заметным кавказским акцентом.
Есть наряд вне очереди! – ответили оба. Семен не успел застегнуть китель, он еще чувствовал себя на свободе, рядом с Аленой.
Таранов! Что это за форма на вас? После отбоя подойдете ко мне!
Отношение курсантов к своей форме одежды можно сравнить с любовью модниц всех времен и народов к собственным уборам. В первый год службы каждому новобранцу выдали комплект: хлопчатобумажную («х/б») и полушерстяную («п/ш») формы одежды, шинель, сапоги, ботинки, шапку-ушанку на зиму, фуражку на лето, парадные китель и брюки с рубашкой. Все это обилие концентрировалось в торце казармы, где располагалась небольшая комната с забавным названием – «каптерка».
Как всегда это бывает поначалу, вышла неразбериха с размерами одежды и обуви. Кто-то из новоиспеченных курсантов не знал свой размер, у кого-то забыли спросить, в итоге, построившийся взвод в период курса молодого бойца, напоминал не военное подразделение, а две шеренги огородных чучел.
Началась подгонка формы одежды: ушивали, обрезали, вставляли, приталивали… Через полгода уже каждый курсант знал свой размер, умел носить форму, но сделать так, чтобы гимнастерка сидела ладно, галифе выглядели лихо, а пилотка смотрелась, как родная, требовалось время и особое рвение. Появились свои стиляги среди курсантов.
Муля умудрялся вставлять клинья в брюки так, что бы фасон напоминал любимый с юности клеш. Батистовыми воротничками на полмиллиметра выше, чем у остальных, отличался Марк, а Генка так наловчился доводить свои сапоги до ослепительного блеска, что его ставили в пример остальным. Пучик часто пользовался обычной расческой, чтобы не гладить брюки – проведет меж зубчиков штанину в месте складки, и появляются ровные стрелки. Курсанты вставляли металлические пружины в тульи фуражек, пластмассовые клинья подкладывали в погоны и чуть выгибали их, чтоб не ломались. Они обрезали по минимуму шинели, носили шапки-ушанки пирожком (кадеты – домиком), укрепляли шеврон и курсовки на рукаве, начищали бляхи до ослепительной ряби в глазах – всем своим видом старались показать себе и окружающим лихость курсанта Ленинградского военно-политического училища ПВО.
В каптерке у старшины тихо говорил радиоприемник. Запах сукна и кожи создавал привычную для этого места палитру армейских ароматов. Чаргейшвили оканчивал училище в звании старшины, сидел у окна и делал отметки в тетради, сверяя какие-то цифры. На эту должность его назначили два года назад, и природная аккуратность, старание, ответственность очень пригодились. Пришлось ему называть на «Вы» тех, с кем вчера играл в преферанс, проявлять строгость и требовательность к приятелям. Он делал это так спокойно и естественно, как будто всю жизнь командовал большими и малыми подразделениями.
– Товарищ старшина! По вашему приказанию… – начал докладывать Таранов. Он не первый раз сюда заходил, и общался со старшиной не только по служебным вопросам. Официально всё было на «Вы», а без посторонних глаз они переходили на «Ты». Сложилось так еще с первого курса. Еще три года назад они вместе танцевали в художественной самодеятельности, Тариэл весной помог со свадьбой Таранову, они оба поступали в училище с юга. Только один отслужил срочную службу, а второй пришел с гражданки. Служба и учеба разводила их в стороны, как ветки одного дерева, но доброе общение между старшиной и курсантом сохранялось все это время. Чарги мог советовать или отчитывать, а Таранов чаще всего соглашался со скромным и сдержанным грузином, чья рыжая шевелюра никак не вязалась с его национальностью. Чем-то он напоминал главного героя из фильма «Отец солдата», только молодого и стройного.
– Проходи Семён. Садись, – не отрываясь от бумаг, кивнул старшина. – Понял за что?
– Спасибо, Чарги, что не убил. Я же в строй-то встал почти вовремя. Китель не застегнул, это да, грешок, – упрямо пытался доказать самому себе и старшине правоту Таранов. – Что такое пять минут на четвертом курсе?!
– Дурак. Все мы переживали козлиный период, но у тебя он подзадержался, Таран. Не бойся ошибиться, стремись исправить ошибку… Дежурный по части решил вечером проверить наличие личного состава у нас в батарее. А Муля и Дэн пьяные в хлам вернулись из самохода, вашей с Дымским парочки нет. Ждем минут двадцать, сам переживать стал. Благо, что вы оба трезвые. Пьяные бы залетели по полной программе, а так получили скромнее, только за опоздание в строй.
– Извини, не знал. – Таранов вспомнил слова напутствия Инны Павловны сегодня вечером: «Дорожите преданностью своих друзей». Выпуск на носу, и «залететь» из-за пустяка любому курсанту можно легко. А исправить ситуацию не всегда, и не всем возможно.
– Когда-нибудь ты вспомнишь сегодняшний вечер… – Старшина отложил шариковую ручку в сторону, и взял книгу. – Не веришь ты, что есть нормальные офицеры и сержанты, а зря.
– На сегодняшний день ты у меня – ум, совесть и честь, а не КПСС. На кого мне еще здесь равняться, Толя? Не смеши народ. На Пупа? Черепа? Малешкина?
– Да. Есть командиры, которых забывают, переступив порог КПП. Здесь ты прав. А есть те, кого ты будешь вспоминать добрым словом всю свою службу. Тебе еще не с кем сравнивать.
Может быть, пока?..
Таранов сам понимал, что обилие отрицательных персонажей в училище зашкаливает для него выше любой планки. Часто он задумывался по этому поводу, и находил в себе гордыню, причем, необоснованную. Он обожал своих школьных учителей: Арона Израилевича, Ирину Юрьевну, Бориса Исакиевича, Таисию Ивановну, но не мог понять, почему военные командиры и начальники вызывают в нем неприязнь, вплоть до отвращения.
– Время течет, ничего его не остановит, и ничто не повернет обратно… Ты живешь в этом мире, и не знаешь, что будет завтра… – Он протянул Таранову книгу в синей обложке, похлопал по плечу и добавил. – Держи мой тебе подарок. Выпуск неизбежен, как крах мирового империализма. Завтра у нас тобой не будет времени общаться.
– Спасибо, дружище! – ответил Таранов, и вытащил из внутреннего кармана гимнастерки небольшой тряпочный пакет, аккуратно его развернул, и на ладони остался маленький пластмассовый юнкер. Он стоял «смирно», и крепко сжимал маленькие кулачки. Семен протянул фигурку Чарги. – Держи, старшина! Пусть и у тебя останется обо мне маленькая память…
На последнем курсе Семен начал вытачивать пластмассовые безделушки, которые ему заказывали товарищи. Кропотливая работа натфелем отвлекала от служебных проблем, изящные фигурки Дюймовочки и Данко он подарил на дни рождения Марку с Алёной, а эта – самая интересная работа – пришла к завершению сегодня утром.
